Вижу ангела. Нет, не удивлен, все именно так, как я и ожидал. Странно? Ничего странного.
Я - шизофреник. Никто не ставил мне диагноз, но уверен. Просто - тихий. От меня нет никакого вреда. Поэтому никто и не знает. Читал, что шизофрения наследственная. Или возникает у плода в результате осложнений во время беременности. Спрашивал мать, она подтвердила - вынашивание сопровождалось проблемами. Что ж, это только подкрепило мои догадки.
Мать редко говорила о биологическом отце, но что он был шизо - сказала.
Звучит как-то неестественно - биологический отец. А как иначе?
Любил приёмного. И мне становилось больно называть его отчимом и про себя, а вслух я так ни разу не сказал. И человека, чьи гены нес, утвердил под неестественным прозвищем - "биологический". Что значит - чужой. И не мог я к нему относиться иначе. Хоть слышал от матери - он просто слабый человек, который ее любил.
Зная ее, не уверен, очень даже не уверен, что родители разошлись из-за отца.
Впрочем, так и не уяснил, кто там был виноват. Биологический отец умер тихо и одиноко. На глазах нескольких людей видел слезы по нему, но их не понял.
Вот тогда я и узнал, насколько мне дорог отец приемный. Я смотрел телевизор в выходной. Раздался звонок, я снял трубку, крайне расстроенный материнский голос:
- Сынок, звонил дядя Слава.
- Кто-то умер? - я уже не сомневался. Но понятия не имел - кто? В голове мелькнула черная мысль - отец. С недоумением - при чём здесь дядя Слава?
- У дяди Славы?
- У нас, - нет, по какой-то неуловимой интонации догадался, - не отец.
Боль, но не отчаяние и, видимая только мне, капля неестественности.
- У нас? Кто? - при чем здесь дядя Слава? Она назвала фамилию. Опять черная пелена. Мне показалось, что это муж моей сестры, мой друг. "Бедная девочка"!
А потом до меня дошло - фамилия схожая но другая - моя! Та, которую носил до получения паспорта. Почему не усыновили, так и не узнал, не спрашивал. Тонкости отношений. А мой биологический отец умер. Хотели встретиться и он и я. Но два шизофреника за одним столом, - слишком много. Мешали мелочи, нет, мелочи - "я" любого человека (мнение шизофреника).
Мы жили в разных городах - я учился в столице. Родители и биологический отец разъехались в разные стороны континента. Мать, сын и мертвец встретились на похоронах. И еще мои родные бабушка и тетка, которых до того не знал. Горе, давняя неприязнь между женщинами, понимание хрупкости мира. Я смотрел на все со стороны - шизофрения.
Не пришлось суетиться в морге и организовывать похороны, все сделала фирма дяди Славы, где работал покойник. Все они: родители, отец, дядя Слава, когда-то учились вместе и не смогли разбежаться слишком далеко. Возможности почувствовать себя мужчиной в ругани с судмедэкспертами, в походах по ритуальным конторам, в хлопотах по найму транспорта и составлению поминального банкета, мне не предоставили. Похоронный генерал у изголовья усопшего. И еще одно разочарование - закрытый гроб. Покойник жил один, - упал, ударился и не очнулся. Соседи вызвали милицию на запах. А потому крышка и цветы. Огромное желание сдернуть доску и посмотреть, что там. И страх, что я сейчас так и сделаю. Нет, не успел, все прошло слишком быстро. Это были не похороны, а крематорий. Прах увезли бабушка и тетка в свой город. Закапывать.
Но я с отцом все-таки встретился еще раз. Упаковка вещей. "Здравствуй внук, в этой квартире жил твой папа". Обрести седую прародительницу взрослым, - странно.
Вечер. Один на один с ним. Я взял отца из угла комнаты, достал родителя из пластикового пакета. Папа представлял собой деревянную шкатулку двадцать пять на восемнадцать сантиметров с именем, отчеством, фамилией и годами жизни на крышке. Я хотел сковырнуть верх, чтобы взглянуть на пепел, но все оказалось заклеено и залакировано. Тогда я взял фотографию отца в другую руку. Чужой человек, похожий на меня, только старше. Я не мог смотреть в его глаза. Я почувствовал, - на лицо наползает улыбка идиота. Отвернулся от собственных рук, сжимающих урну и фотографию.
Такой же, как он- совсем здесь лишний. И надо что-то решать. Я сделал выбор.
Блаженному не место среди людей.
Никогда не мог контролировать ту обезьяну, в теле которой находился. Я был только наблюдателем: знал, как надо поступить правильно, а обезьяна все делала по-своему. Она рушила мои попытки выстроить жизнь вокруг себя так, как я считал верным. Она врала, нахальничала, дерзила моим голосом. Зверь творил гнусности руками, которыми я подносил ложку ко рту. Она - не я. Я - шизофреник.
Одного я ей не разрешил, - женщин. Обезьяна вожделела, но я был против. И ей не помог. Ей пришлось отказаться. Девственник. В обществе, где даже девушки стесняются невинности. Обезьяна испытывала дикий комплекс, а мне было все равно.
Никаких женщин! И тогда я одержал над глумливым зверем первую победу. Обезьяна почувствовала границы своих возможностей. Ей стало неинтересно. Но она могла возобновить свои попытки в любую минуту. Я не должен был оставаться в обществе. И, увидев мертвого отца, чувствуя близость обезьяны, решился.
Я поверил в Бога. Без логики. "Боже, спаси и сохрани! Отче наш, ничего не прошу от тебя, только спокойствия души. И жалости к сирым. Господи, на коленях прошу веры. Нет гордыни во мне, только смирения. Я люблю весь мир, его создал ты. Дай стойкости духу моему и более ничего. А за других попрошу - дай надежду им. Мне и ее не надо - у меня есть ты. Я люблю тебя, как раб твой, яко чадо твое. Смилуйся, Господи, услышь меня, и не являй мне себя, ибо верую".
К любым шуткам, сарказму, а, порой, издевательству, не испытывал ни малейшей антипатии. Жалость разве что - к овцам заблудшим. Знал - он есть. И все сразу стало просто.
Воздастся калекам. И мне - среди них. Мамона и рай не волновали меня. Мне радостно было зреть светлое, касаться его, говорить о сокровенном в молитвах. Я верил в Бога. И решил уйти в монастырь. Не так-то просто в стране, где полным-полно нищих. Я бросил институт и поступил в духовную семинарию. Узнала мать, приехала, возражала. Глаза умной деловой женщины встретились с моими. И она сдалась.
Устроиться помог батюшка церкви, куда я ходил последний год. Братия. Обезьяна мешала мне учиться на священника. Она терзала мою память своими гримасами и безумным хохотом. Мне с трудом давалось заучивание "Закона Божьего", как теорем в институте. Я трудился как проклятый. Однако, мой куратор сказал: "Тебе не быть батюшкой, но ты божий человек, иди в монастырь. Смирись". Я уже давно стоял на коленях с опущенной головой и испытал только радость.
Меня приняли послушником на испытательный срок в одном из дальних сибирских монастырей. Работа была тяжелая, но несложная - больше ремонт и огороды. Еще в столярной мастерской доски готовил для икон. Я усердно трудился и обрел полный покой. Молитвы и ночные бдения перед распятием заполняли мое время. Душа не стремилась ввысь, она обрела небо в добровольном заточении монастыря.
Прошел год. Я радовался и снегу, и летней грозе, и щенятам у нашей дворовой псины. А распятый смотрел на меня с креста кротко и грустно.
Совсем скоро меня должны были перевести из паломников в монахи. Я истово молился и работал до слез от боли мышц. Ждал того заветного часа, когда суета мира останется в прошлом навсегда.
Настоятель монастыря назначил мне ночные бдения. Я стоял на коленях перед Христом - в который раз каялся в своем убожестве и несовершенстве. Слезы на глазах превращали свечи в далекие огоньки.
И тут появился он - черный монах. Блеклый свет горящего воска озарял его толстую тушу с длинными немытыми волосами. Я чувствовал запах гнилого лука и немытого тела.
- Сгинь, несчастный! Или встань на колени рядом со мной и покайся!
Он засмеялся, разошлись толстые губы, обнажая гнилые зубы.
- Идиот! Жалкое ничтожество! Урод! Ты веришь в идола!
Я ответил жалостливо:
- Бедняга! Ты же проклят в своей злости!
Он захохотал еще сильнее и сел в шпагат, а потом снова поднялся на ноги:
- Сделай также, тупица, чтобы заслужить хоть каплю уважения.
- Уважение близко гордыне, а то - тщеславию, а то - спеси. Зачем мне такие грехи? - мне очень хотелось ему помочь.
Жирный палец монаха уставился в распятие:
- Ты ошибаешься! Он не лучше других! Он - хуже!
- Есть только он. И в нем много радости.
Злые, умные глаза ересиарха блеснули:
- Демоны, только демоны. Те, кто желает душ. Огонь и вода, железо и кровь, небо и земля, распятие и кадило. Он только дух, более удачливый, чем остальные.
- Он добрый! - мне было до слез обидно, как может так дьявольски ошибаться умный человек.
- Он-то? - монах глянул на Христа и захохотал.
А я возликовал, ибо Господь явил мне чудо, укрепив мою веру. И тогда я узнал монаха. Обезьяна, моя вторая половина. Черная.
Слишком много для человека. Великое для ничтожества. Свет становился все ярче, обращаясь в огонь. В нем сгорели мы оба - я и обезьяна. Радостная боль.
